Меня уже нет в живых. Надеюсь, не напугал?

Я не зомби, не призрак, не привидение. Я – Хранитель. Не ангел. Нет Здесь никаких ангелов. А Хранители есть, и я – один из них. Вернее, был, пока меня не разжаловали в «барабанщики».

Но обо всём по порядку…

Память о земной жизни нам стирают прямо при входе Сюда. Нас не допрашивают, не журят за неправедно прожитые годы, не устраивают судов и уж тем более не пытают, а сразу определяют на работу. Чаще всего – Хранителями с правом карьерного роста. Здесь существует система десятичного подчинения. У каждого Хранителя Первого Звена есть десять подопечных на Земле. Каждый Хранитель Второго Звена начальствует над десятью Хранителями Первого Звена. И так далее. Отвечаешь строго за свою десятку и ни о чём, казалось бы, больше не беспокоишься.

Конечно, за долгие годы существования рядом мы привыкли помогать друг другу, приглядываем по возможности за чужими подопечными или дарим на День Назначения (день, когда оказались Здесь) дополнительные Чеки Удачи.

Чек Удачи – это своего рода валюта. Получить его официально можно только двумя путями – пятнадцать чеков выдаётся на месяц (по одному на каждого подопечного, и пять про запас). Оставшиеся не у дел Чеки и положили начало второго способа – дарения. Их можно, как я уже говорил, вручить на День Назначения от души или за оказанные услуги.

Чек Удачи позволяет помочь кому-либо из подопечных с работой, жильём, в делах амурных, или, скажем, сорвать куш в казино.

Есть ещё Талончики, расходуемые каждый день в неограниченном количестве – чтобы подопечный не проспал на работу, не забрызгал светлую рубашку кетчупом, не опоздал на поезд или самолёт, не заглох в дороге, не проколол колесо, не порезался, не ударил молотком по пальцу… В общем, смысл понятен.

Никаких котлов Здесь нет и в помине. Есть одна кастрюля, правда пятисотлитровая. В ней варят кошмарные сны. Да-да, подмешивать подопечным ужастики в еду перед ночным отдыхом тоже входит в обязанности Хранителей.

Как правило, это делается в воспитательных целях – промучается человек ночь, провертится в бреду, пропотеет и вымокнет, а наутро взглянет на свои проблемы под новым углом да изменит что-нибудь в своей жизни. Не хватит одной ночи – извольте, пузырёк с грамотно и точно сваренным по нерушимой технологии зельем у Хранителя всегда за пазухой. Точнее, во внутреннем кармане пиджака. В другом кармане – часы (знать время до мельчайших долей Хранитель обязан. Одна пропущенная секунда может сбить весь намеченный на месяц Сценарий!)

Так вот, пара слов о костюме. Мы не носим крыльев и белых одежд, а выглядим, за исключением отдельных служащих («сновары» или «кошмаровики» из их числа), как земные менеджеры среднего звена – белая рубашка, пиджак, брюки, иногда – галстук (для переговоров и визитов к вышепарящему начальству). Кроме поварят у кастрюли весом в пять центнеров (должность, кстати, не престижная), одетых, соответственно, в белые колпаки и фартуки, есть ещё библиотекари и писари – их одежда разнообразна и чаще всего похожа на ту, к которой они привыкли на Земле, манеры и речь тоже. Собиратели желаний – братья-близнецы Хранителей, единственное их отличие – эмблема на лацкане пиджака: большая и маленькая капля над ушной раковиной, иллюстрирующая главный принцип работы описываемой структуры: «Ни одно Ваше желание не пролетит мимо наших ушей». Сущая правда! Собиратели постоянно следят каждый за своей десяткой подопечных, записывая мельчайшие просьбы и мечты, приносят их нам, Хранителям, а мы отдаём Барабанщикам. Их облачение, как правило, самое худое и неопрятное, например, футболки и шорты, порой – джинсы, изодранные вдрызг, реже – совсем лохмотья. Чинить одежду им некогда и нечем. Непрестанное вращение барабанов, по диаметру ничуть не меньших, чем аттракцион, именуемый Колесом Обозрения, занятие, отнимающее много сил, поэтому и облачение, быстрее, чем у других, приходит в негодность. Лица Барабанщиков всегда в поту, а руки в мозолях. В Барабанщики редко берут сразу, чаще разжалуют за провинности.

Ах да! Я же так и не рассказал о роде их деятельности. Барабанщики – властители самой занятной из всех существующих на свете лотерей. Если подарить удачу по Чеку или Талонам Хранитель вправе самостоятельно, то список неприятностей на месяц появляется с помощью местных «клошаров». Они вытягивают из барабана наугад бумажки с горем-печалью (схема та же: по одному на каждого подопечного и пять про запас).

В конце месяца не использованные лоты из барабана списываются. Дарить кому бы то ни было пакости у нас не принято, но иногда, признаюсь, мы ими обмениваемся.

Так и зародилось понятие Лимита. Никто из подопечных не может получить больше пятнадцати радостей или невзгод в месяц. Если вдруг Хранителю вздумалось обрушить все кары на одного подопечного или больше дюжины раз его облагодетельствовать, то в следующем месяце всё должно быть уравновешено. Лимит соблюдается неукоснительно. Единственный способ дать опекаемым чуть больше счастья – это подаренные на День Назначения Чеки Удачи. Их использование компенсировать не нужно. Впрочем, тем людям, которые умеют радоваться мелочам, жить на Земле проще – ведь никто не может отнять у Хранителя право безлимитного использования ежедневных Талончиков. Пять мелких неурядиц – это ежедневная норма на каждого Оберегаемого, подкидываемая барабаном, и Хранитель не волен что-либо изменить. Эти лоты вытягиваются для конкретного лица, и тут уж хоть стой, хоть падай, всё равно застрянет лифт, компьютерная программа даст сбой, на волосы упадёт птичье молоко в отнюдь некондитерском его исполнении… И последняя роль Барабанщиков – самая сладкая и волнительная, выхватывать лоты из специального, быстро вращающегося, на подобии вентилятора, контейнера, куда старательно вносятся все просьбы Оберегаемого. Лимит – одно исполненное желание в три месяца. А что уж выпадет – «пусть кот нагадит на соседский коврик», «поймать самую большую щуку», или что-то более значимое, предугадать невозможно. Поэтому – аккуратнее с желаниями!

Чтобы вы не запутались, я расскажу, как проходит мой рабочий месяц.

Итак, мой отчётный день – двадцать восьмое число. Я получаю пятнадцать свободных Чеков и пятнадцать же бумажек с глобальными бедами (болезнями, авариями, кражами, пожарами и, разумеется, смертями). Исходя из Сценария предыдущего месяца, я расписываю испытания для подопечных на каждый день, распределяю полученные Чеки и Лоты с соблюдением Лимита, и отсылаю сценарий Хранителю Второго Звена, он – Третьего, тот – пятого, десятого, двадцатого… Так до Босса. Он корректирует бумагу, вычёркивает излишки приятного и дискомфортного, избыточные радости или сверхурочные пакости. Подписанный Боссом утверждённый сценарий возвращается ко мне. Не надо думать, что процесс занимает много времени, на все уходят считанные минуты.

За рабочую карьеру Хранитель первого звена, вроде меня, один раз может обратиться к Боссу лично. Второго – два раза. Третьего – три.

Непосредственно с подопечными я провожу два часа в день, в остальное время посматриваю краем глаза, особенно, если по сценарию никаких сложностей не запланировано. В случаях, когда кому-то подписана «смерть» я по инструкции имею право не следить в назначенный час за оберегаемым.

Над нашими рабочими столами висит в числе прочих такой лозунг: «Хранитель, помни! Смерть – антоним долгой удачливости!» Каждый из нас знает: излишне баловать оберегаемых нельзя. Бывало, придёт в голову Хранителю быстро и не хлопотно протащить мелкого политика или бизнесмена к вершинам власти и успеха, а на следующий месяц – бац! – сценарий перечёркнут начальственной рукой, и наискосок через титульный лист грозная резолюция, однозначная и категоричная: «Инсульт» или «Инфаркт». И непременно с летальным исходом. Ибо нельзя! Лимит! Погладил по голове – щёлкни по носу, легонько, любя, но не нарушай пропорции. Всё строго на контрастах и в строгом соответствии с инструкцией! Сколько чётных – столько и нечётных, сколько гласных – столько и согласных, сколько пустых – столько и полных. Лимит…

Всемогущий Лимит!

За хорошую службу нас повышают. За отличную – реинкарнируют. За провинности – заставляют крутить барабаны и варить кошмары. Уже повторяюсь.

Надеюсь, объяснение не вышло сумбурным… Поверьте, за столетия мы привыкли выполнять всё это слаженно и без путаницы.

И напоследок, а то вступление изрядно затянулось, цитата из моей инструкции: «Хранитель не имеет права на ощутимый контакт с подопечными, не должен выдавать своего присутствия и раскрывать хоть сколько-нибудь зримо своё участие в его судьбе». У людей это звучит чуть по-другому: нельзя заводить личные отношения с пациентами, клиентами, подследственными. Но сути это не меняет. Работа есть работа. Увы, разность формулировок не отнимает и стремления что-либо из обозначенных пунктов нарушить…

***

Эта история произошла со мной в 2008 году. Началась она, как начинается всякая другая история – как-то вдруг и ни с того, ни с сего. Сегодня на планёрке мне должны были дать личное дело нового Оберегаемого. Это мог быть новорождённый
или Утративший Хранителя. С новорождёнными сложнее, сценарии для них пишутся ежедневно, зато короткие. Список испытаний для них, разумеется, иной. Ну, зачем, скажите на милость бросать в младенческий распределитель «банкротство» или «публичное унижение». Иногда случается, олухи-барабанщики роняют в крутящееся колесо не подобающую возрасту кару, тогда она автоматически переходит на одного из родителей по половому принципу. Женщине – маточное кровотечение, мужчине – импотенция. Примерно так.

Получив увесистую папку с личным делом, я приуныл – до обеда материалы не прочитать…

«Кристина Птицына» значилось на корешке. Была и приписка: «Хранитель разжалован в барабанщики за провинность».

Её фото – простенькое и даже невзрачное.

Не помню, так ли ощущается земное волнение! Чувства и эмоции Здесь совсем другие, их мало. Их почти нет! Но сейчас меня определённо охватила дрожь, доступная только Там, только людям. И эта дрожь могла стоить мне должности, ибо имя ей – Любовь… А Любовь Здесь – всегда под запретом!

***

- «Хранитель не имеет права на контакт… не должен раскрывать своего присутствия… не должен подтверждать своего участия…», – твердил я день за днём, с трудом заставляя себя по истечении отведённого на обязательное наблюдение времени уйти от Кристины к другим оберегаемым. Как нелегко было удерживаться от соблазна смять бумажки с выброшенными для неё барабаном неприятностями! И я с трудом, будто руки мои были выполнены из двух соседних планет, прописывал в сценарии «поломка швейной машинки» или «потеря кошелька с зарплатой»… С каждым днём мне приходилось всё сложнее. Однажды я позволил себе прикоснуться к Кристининой щеке. Она работала, склонив голову над шитьём, и на минутку оторвалась, размять затёкшие мышцы. Тёплый солнечный луч безбоязненно и лихо лизнул её лицо, а я – робко и украдкой, прикрываясь его теплом – погладил нежную кожу, чуть припорошенную румянами.

Этого делать нельзя! Больше никогда! «Хранитель не имеет права!.. Не должен раскрывать!... Не должен подтверждать!..»

Целый год я загонял в себя эту страсть. Но чем больше убеждал себя не делать ничего запретного, тем больше и чаще совершал безрассудные поступки. Уже беззастенчиво гладил Кристину по волосам, чаще, во время сна, но и в часы
бодрствования не стеснялся освободить из-за уха прядь или легко потрепать элегантные завитки. Она списывала мои внезапные касания на ветер или кружащую рядом мошкару.

Я осмеливался даже целовать её!

Наравне с негаснущей любовью внутри меня кипела разрушительная, губительная ревность, ведь рядом с Кристиной всегда был её парень, Тимофей!

***

Приходить в библиотеку мне нравилось. У нас было такое право – когда по Сценарию всё тихо. Несмотря на то, что в нашей библиотеке собраны все книги мира, выбор сотрудников падает чаще всего на «Устав Хранителей» или «Историю». Освежать время от времени в памяти важные даты и должностные обязанности нам только на пользу. Эти две книги можно брать на целый час (вместо обычных пятнадцати минут, отведённых на чтение). Сценарий в это время идёт своим чередом. Очень редко происходит что-то экстраординарное (всё-таки со всеми коллегами обсудить сюжетные линии мы не в силах и неизвестно, где подстережёт неожиданность, уготованная вовсе не моему подопечному). В таком случае библиотекарь может прервать уединение с книгой…

Иногда приходится интересоваться и другими изданиями. Особенно если барабану вздумалось подбросить что-нибудь эдакое. «Курьёзный случай», «нелепая ситуация», «неразрешимый спор», «жизненный тупик», «высшая степень глупости». В соответствии с написанным на бумаге библиотекарь обязан подобрать литературу, с помощью которой будет создан новый эпизод. Хранители с хорошей фантазией обходятся своими силами, но я не из таких.

Сегодня меня интересуют статьи про Хранителя Влюблённого. Успокаивает, что я не первый попал в подобную передрягу, авось, чужой опыт поможет мне справиться в одиночку. К сожалению, ни врачей, ни психологов Здесь нет. Мы по определению не болеем – ни духовно, ни физически. Мы – механизм. Иногда детали приходят в негодность, но с этим, ввиду отсутствия кадрового дефицита легко справляются. Иногда функции докторов и дознавателей выполняют наши начальники, но их диагнозы и приговоры строго предписаны инструкциями. Ничего нового я от них не узнаю и советов не получу…

Меня встретила улыбчивая библиотекарша Стелла Митрофановна, женщина лет сорока, закутанная в пуховую шаль, с неизменной причёской, созданной, похоже, при помощи гребня, сохранившего всего три зубца, вдобавок изогнутых, как крючья – каждый в свою сторону – и неожиданно крепких, не в пример отпавшим соседям. Поскольку гребни – ни целые, ни сломанные – Здесь не встречаются, следовало полагать, что именно с такой волосяной икебаной на голове дама и ходила на работу в земную библиотеку.

Стелла Митрофановна сохранила забавную лексику, отличавшуюся слащавой особенностью притягивать в дело и не в дело уменьшительно-ласкательные суффиксы. Умильно было слышать, как она любовно и ласково называет алкогольные напитки – водочка, винчик, вИсочки, пивасик. Вероятно, и при жизни между ними проскакивала некая взаимная симпатия.

А лифт она зовёт лифтчиком. А голову моет шампунью…

Никакого шампуня, а тем более «шампуни» Здесь нет, но сотрудница библиотеки, отличающаяся редкой болтливостью, так красочно рассказывает о том, как провела вечер у телевизорчика или, как попала в пробушечку по дороге на работу, что невольно начинаешь верить, что ей по-прежнему доступны простые земные радости в виде дорожных пробок. Но, увы, это всего лишь, так сказать, программа для поднебесного робота. Чтобы отличаться от Хранителей… Жестокая иллюзия, ведь всем известно, что наша структура работает круглосуточно и без выходных, мы не спим и не отдыхаем, у нас нет и не может быть семейного очага, оравы детишек и пушистой живности с мягким брюшком.

И всё же улыбчивая женщина вызывает приятный настрой, а её рассказы мы принимаем за фантастические новеллы, почерпнутые ею из книг.

Все тома в своём секторе она знает наизусть. И знает, кто из коллег, какие тома знает наизусть. Иным словом, каждый библиотекарь это ещё и живой (если слово уместно) каталог. Любой служащий книгохранилища отправит незадачливого «сценариста» в необходимый сектор.

История Хранителя Влюблённого оказалась очерком скорее обрисовывающим некий собирательный образ, нежели конкретную биографию. За всё время существования структуры Хранителей Влюблённых существовало 8216. Степень влюблённости отличалась интенсивностью и глубиной, направленностью, средствами выражения и так далее и тому подобное, но всем она приносила безусловное страдание. Оно и понятно, чувство априори не может добиться ответа, и среди коллег, не имеющих возможности ни ощутить, ни вспомнить земных впечатлений, быть понятым невозможно. Как правило, промучившись со своими тайными страстями, Хранители всё же обращались к вышепарящему начальству, были разжалованы в барабанщики на срок примерной жизни своих избранников, а после их перехода Сюда – накоротко и ненадолго реинкарнировались в тела слабых нежизнеспособных младенцев (чтобы наказание не превратилось в поощрение, повторная жизнь их на Земле длилась не больше трёх дней), а дальше, с чистой памятью снова попадали Сюда.

Что ж… Я захлопнул книгу. Раз все восемь с лишком тысяч историй заканчиваются одинаково, и всё равно когда-то предстоит идти сдаваться, то пока можно сделать что-нибудь приятное для любимой девушки. Сделаем её самой известной швеёй на свете! А чтобы не нарушать Лимит, отвадим от неё надоевшего мне Тимофея. Слава взамен на разлуку с любимым… Честно? Честно. Баланс не нарушен!

***

И всё получилось! Получилось! Я потратил немало Чеков Удачи, зато моя Кристиночка теперь знаменитость, завалена работой так, что за горой лоскутов макушки не видно, а за гулом швейной машины сердца не слышно! Похорошела, расцвела, хотя, бывает, ночи напролёт что-то выкраивает и обмётывает.

До 28 числа я вдохновлено сочинял Сценарий для Кристины – расцвеченный радужными красками жизни, ликования, известности и счастья. А 28 числа отправил его Боссу. И получил назад. Всё те же краски, ликование, известность и счастье – только теперь под перекрещенными чёрными полосами и короткой начальственной резолюцией: «Смерть».

Как? Почему? Зачем? Этого не может быть! Всё соблюдено – был стремительный успех, но при этом в личной жизни не отмечалось гладкости и стабильности! Да, согласен, было несколько лишних Чеков Удачи и бессчётное количество счастливых талончиков, но на них Лимит распространяется не столь строго, я ничуть не нарушил равновесия!

Почему же смерть? Что за прихоть? Что за шутки?

Я сидел рядом с одной из своих подопечных – старушкой, скучно вяжущей длинный носок. В такой, пожалуй, стоит не ногу одевать, а щупальце спрута. Она умудряется одновременно ваять шерстяной переросток и спать. Руки работают в режиме автоплетения, вздумай она внезапно скончаться, обученные кисти не бросят мешанину из лицевых и изнаночных петель. Может, напророчить ей на следующий месяц возможность создать носок длиной в бешеные тысячи метров? Попадёт бабуля на старости лет в книгу каких-нибудь рекордов…

Я следил за ходом спиц, смотрел, как ловко ныряют металлические острые носики, и выныривают обратно, вытягивая за собой волокнистую рыхлую нить, и мне представлялось, что я могу так же – нырнуть и вытащить из пучины жизнь самого дорогого мне человека, которого мне вздумалось полюбить вопреки инструкциям.

Иду сдаваться. Боссу. Надо использовать право на единственный визит к главному и получить право на единственный шанс…

Нет, никакой бумажной волокиты! Не надо никому звонить, стоять в очереди с раннего утра, не надо писать заявлений, получать специального разрешения, узнавать расписание. Есть только сложный лабиринт, по которому движется плоская – метр на метр – платформа. Ей можно приказать словами или просто подумать о пункте назначения. Скорость её невелика, но к любой двери – а их Здесь тысячи – она знает кратчайшую дорогу. Проще простого: если у тебя нет права войти в какую-то из дверей, та ни за что не откроется. Если хозяин задверного Пространства занят или уже принимает посетителей, платформа не двинется с места.

- К Боссу, – сказал я, шагнув на передвижную плоскость. Платформа бесшумно скользнула по извилистым коридорам, струи воздуха, бьющие в лицо, меняли интенсивность и температуру в зависимости от степени важности того, кто сидит за дверью. Чем выше начальник, тем холоднее и резче воздух. Дверь Босса, должно быть, стреляет кубиками льда со скоростью пулемёта.

Но вопреки ожиданиям у нужной мне створки, скрывавшейся в сумерках, царило абсолютное безветрие и тишина. Я прислушался и принюхался. Тишина благоговейная и ничуть не наигранная, не натянутая, а душевная и искренняя, словно главный вершитель судеб не работал за этой дверью, а… жил всеми жизнями разом, до исступления, до растворения, до полного поглощения всего вокруг – воздуха, звуков, света.

Открыв дверь, я поразился убогости и сжатости открывшегося Пространства. Это был закуток по площади едва ли не меньший, чем доставивший меня сюда транспорт. Не может быть! Здесь всё должно быть завалено бумагами, кипами испещрённых разными почерками листов, груды папок со сценариями! А что я вижу? Наспех сколоченный неотёсанный дощатый стол и за ним… Кто это? Некто, накинувший на себя невесомое пончо из неведомого мне материала, под которым он определенно наг… И двуглав! Пончо с двумя вырезами, являющими посетителю седые пряди и усталое мужское лицо и женскую, столь же немолодую голову. А рук у существа две. И ног тоже. Или ног всё-таки три?

- Мы сиамские близнецы, Эван и Ада, – вместо приветствия доброжелательно пояснил хозяин (хозяева?) Пространства, - что привело тебя сюда, Хранитель Первого Звена?

Я, как нерадивый автор, мял в руках непринятый вариант сценария.

- Почему? – спросил я тихо, понимая: никакие больше вопросы не требуются, – Лимит не был превышен, равновесие соблюдалось, всё было согласно инструкции. Почти всё…

Эван и Ада смотрели на меня мягко, без раздражения, без укоризны, с лёгким оттенком грусти и горечи. Этот взгляд по вкусу напомнил мне крепкий чай с лимоном и мятой. Они поили меня чаем своего взгляда, а я всё говорил и говорил, рассказывая про свою внезапную влюблённость…

- Давайте перепишем сценарий, – умолял я, - согласен на любое наказание, только прошу, давайте перепишем!

Близнецы подлили мне ещё «чайку».

- Это невозможно, – они развели руками (да-да, Боссы иногда тоже разводят руками!) Привкус мяты в их взгляде усилился, чай стал крепче.

Они сделали совместное движение руками, как разгоняют сигаретный дым или – если наделён такими полномочиями – облака. За их спиной тотчас открылось окно. Я зажмурился. Такого Пространства мне не доводилось видеть никогда. За крохотной каморкой открылся вид на многокилометровые угодья. И было здесь всё: и леса, и поля, и горные вершины, укрытые снежной пеной, будто собравшиеся с рассветом побриться, и бурные реки с высокими водопадами, крутыми и шумными, лазурные глянцевые озёра, и кромка моря – то тихая, укрытая одеялом из штиля и тишины, то вздыбленная, вся в волнах – пологих и вислоухих или полногрудых и крутобёдрых. И были здесь все времена года и все периоды земных суток.

Я тряхнул головой, слишком много впечатлений.

Вдалеке, за линией горизонта высилась гора – то ли щепок, то ли игральных карт. Не разглядеть. А весь открывшийся мне мир кишел маленькими – я напряг зрение – чем же?

- Это спичечные коробки, – пояснил Эван.

- Мы собираем спичечные коробки на Земле, – развернула ответ Ада.

- Зачем?

- Каждый раз, когда рождается человек, мы опускаем на нитке спичечный коробок в это окно. Вместе с пуповиной нить обрезается, и коробок улетает в мир, где от нас больше ничего не зависит. Есть только природа, стихии – вода, огонь, воздух, земля. Есть ветер, деревья, дикие звери, множество опасностей и удовольствий. Нить у всех одинаковая, коробки в общем тоже. Бывает, мы бросаем коробки с изъянами, когда на Земле появляются люди с повышенными потребностями, инвалиды.

Условия для них точно такие же, как для остальных. Траектории полёта и условия приземления разные. Как сложится судьба коробка, так и пройдёт жизнь соответствующего ему человека на Земле.

- Коробки? Вся человеческая жизнь течёт по аналогии с гонимыми стихиями спичечными коробками? Это немыслимо! Зачем же тогда мы? Для чего пишутся сценарии?

- Вы облекаете безликие обстоятельства в доступные образы. Если то, что мы видим в нашем Коробочном мире совпадает с тем, что написано в ваших сценариях, мы отправляем вам текст без правки. Если же есть расхождения, это находит отражение в нашей корректуре. Да, кое-кому удавалось упросить нас оставить в живых оберегаемых после тяжёлых происшествий, но это лишь потому, что коробок – единственный из сотен – не пострадал. Порой коробки, измятые и раскисшие, лежат вон в той куче, а на Земле ещё длится тщетный сценарий, который всё равно оборвётся через месяц. Мы не принимаем никаких решений, не вмешиваемся в жизни людей, а на Землю спускаемся только для того, чтобы собрать новые коробки. Нам, знаешь ли, тяжеловато ходить.

- А Кристина? – я задал вопрос негромко, как спрашивают, когда ответ известен без пояснений, – её коробок уже в… куче?

Слово «куча» показалось мне до отвращения неподходящим. Ну не может Кристина быть «в куче»!

- Нет, – чай стал совсем чёрным, две головы одновременно повернулись к окну, а рука повелительно взметнулась в указующем жесте, – приглядись к самому высокому и бурному водопаду…

Я проследил за пальцем и увидел ревущий поток, низвержения которого сопровождал не просто грохот, а мощный рёв беременной природы, производящей на свет невиданного дракона. Столько воды просто не бывает! И на самом краю, как на тонком лезвии, на границе, где опасная горизонталь переходит в смертоносную вертикаль, покачивались два картонных домика для спичек.

- Это она? То есть, её коробок?

- Увы, – Босс снова развёл руками. Два раза за один визит – это страшно.

И в тот же самый миг безвольная картонка исчезла в сумасшедшем безразличном потоке.

***

Когда наполненные до отказа водой гривы водопадовых коней скинули мою возлюбленную в безвестность, в пропасть, невидимую отсюда, я невольно подался к окну.

- Мы должны пойти! Пойти за ней, – как заведённый повторял я, - хотя бы, чтоб достать коробок из воды.

Эван и Ада переглянулись. Друг друга они поили из глаз каким-то другим напитком. Терпким, тягучим, дразнящим. Ада медленно кивнула, Эван изогнул бровь, тогда она кивнула увереннее, а чтобы не осталось сомнений, утробно добавила на словах:

- За свои провинности ты больше не будешь Хранителем, но пока ты ещё и не барабанщик. Думаю, небольшая прогулка никому не пойдёт во вред!

Рык водопада – бьющихся в тесных силках фантастических хищных птиц с распахнутыми широкими волнистыми крыльями, блестящими водными гранями, подобными магическому оперенью, – оглушил нас. Он был настолько резок и внезапен, словно мы перескочили с одного кадра на другой в крайне неудачно смонтированной плёнке. Рёв заглушил нашу беседу и едва не сшиб с ног. Что ж говорить о неимоверной силище водных крыльев – такие убьют любого.

И всё же коробок Кристины вальяжно и лениво, не предполагая, что чудом избежал гибели, лежал на кромке песчаного берега, выброшенный быстрым течением бурной реки. Цел? Вроде, да. Только цветная картинка с фабричной упаковки исчезла бесследно, её участи и впрямь не позавидуешь, но это такая мелочь!

Эван и Ада подмигнули мне, поймав в тёмный чай своего взгляда солнечный лучик…