|
Поэма
... Ты наполнила жизнь мою золотыми
проливчатыми яровчатыми колосьями…
Ты наполнила жизнь мою золотыми колосьями…
... Если у каждого человека есть отец
То и у Человечества есть Отец – Бог!..
Дервиш Ходжа Зульфикар
...Сладости земныя все преходящи и сами по себе, и по превратности жизни человеческой, а сладость небесного блаженства не будет иметь конца, бесконечна. Не стоит ли презреть все сладости этого временного мира и еще более скоропреходящей жизни, чтобы всем сердцем возлюбить сладости духовныя, непременныя?..
Иоанн Кронштадтский
Дикорастущая дикобредущая дымчатая извилистая в августовской лазоревой несметной икшанской траве кошка кошка схватила и смяла новорожденного ликующего мышонка объятого первой радостью травяной жизни...
И!..
И последний писк трепет порыв в траве – вот последний писк след мышонка в равнодушной необъятной вселенной?
И все? и для чего явился в травяном мире новорожденный мышонок этот?
И кто слышал последний писк порыв его?
Кто? кто? кто?..
Нет!..
... Я слышал писк – свист твой, мышонок безымянный!.. Я слышал...
И в душе моей навек поселился отразился след жизни твоей краткой ломкой, мышонок мой...
Да и твоя жизнь, поэт, лишь плеск свист писк мышиный?.. и кто услышит тебя? Кто навек примет тебя?..
Только Ты Господь необъятный мой!..
Только!..
Но ты страшишься смерти бесследной?
Тогда поэт улыбнулся и сказал:
- Так много соблазнов и искушений в жизни моей! такая жгучая обильная стая льстивых бесов, как туча июньских комаров, стоит вьется над сладкой греховной жизнию моей!..
И если я помру – то темный рой бесов этих бросится на другую жизнь! на другую душу! на другого грешника, а жаль мне того человека!.. И потому я томлюсь стражду мучусь в мире этом отнимая у других людей бесов сладких этих…
И поэт лукаво улыбался...
… Ночь нощь была августовская перезрелая духмяная и я вышел из подмосковного икшанского летнего убогого домика моего и стал глядеть в небеса и ждать звездопадов во вселенной…
Книга ночного полыхающего неба – самая великая Книга, живая переливчатая Библия созвездий, звездное необъятное Писание где живые строки – звезды сыпучие падучие и все в душе моей...
Сколько же вмещаешь ты душа человечья моя малая?.. Колодезь звезд?..
Я люблю в ночах эти падающие скоротечные знаки строки божьи в недвижной Книге Мирозданья…
И задрав многотяжкую суетную голову свою я гляжу в вольные мерцающие небеса…
Горько миндально медово пахнут от ночной росы флоксы которые я посадил вокруг дома моего и вот пришел час их цветенья…
Я гляжу на звезды и чую что звезды пахнут снегом свежим…
Я чую что на звездах лежит вечный альпийский снег как на вершинах таджикских далеких родных хиссарских гор гор моих…
О!..
Чую я дальний вселенский запах этого вечного звездного снега...
И он запредельный свежий запах этот переплетается с духом цветущих земных флоксов моих но запах звездных вселенских снегов уже уж сильнее…
Скоро скоро смерть моя!..
Да!.. да! да! да!.. но ты устал от этих земных цветов и давно хочешь туда туда на звездные снега что ли?
Иль в райские сады где тебя ждут возлюбленные усопшие друзья твои?..
И где бродит твой отец Касым которого убили когда ты был во чреве матери и он никогда не видел тебя на земле и хочет увидеть в небесных садах
А после Руси быстротечной где земная жизнь – одна боль да мука многие встречаются в райских садах
Но! в раю шел снег в аду была весна…
Но!..
Я стою в ночных флоксах и звездах…
... И тогда кто-то нежно неслышно затаенно закрывает мне глаза ладонями кто-то обхватывает обвивает меня сзади материнскими забытыми шелковистыми струистыми руками словно нежными донными водорослями дремными текучими обволакивающими облачными…
Ладони пахнут дальним речным чистым песком таджикских моих колыбельных рек и скользят нежно по губам моим забывшим о теле извилистой стонущей ночной жены и я забыто счастливо целую ладони вспыльчивые нечаянные эти…
Кто ты полночный друг? полночная подруга моя в ночных густопахнущих ореховых горчащих флоксах сиротских одиноких моих моих моих?..
Кто ты, полночная подруга, когда все забыли меня в кромешном одиночестве моем?..
Сон что ли? Сон? Сон?.. Забвенье дремное ли?..
Но!..
Как ты нашла меня в этом одиноком августовском подмосковномвсепианом поселке Икша в нищем призрачном летнем домике моем, который и зимой – прибежище мое?
… Ах Тимофей, Тимофей Пенфей!.. Я Наталья Наталия пришла из твоего родного города Душанбе, где ты был юным и курчавым и пылким возлюбленным всех дев и жен душанбинских и душисто бродил с ними в ночах расцветающего урюка а теперь там гражданская братская война резня давильня и урюк цветет средь убитых и раненых и средь пуль обрывающих рвущих урюковые лепестки…
А ты Наталия Наталия ты ль? откуда ты? как ты возросла налилась исполнилась? а где матерь твоя Людмила и отец твой Иосиф которые были друзья мне кровные и горячие и вечнохмельные в родном вечноцветущем вечнохмельном Душанбе моем?
И ты была дитя девочка дева когда я приходил в дом твой гостеприимный открытый и ночью для веселых лихих курчавых гуляк
Всегда тут было вино открытое и еда лакомая гостеприимства русского необъятного…
И ты была девочка солнцеволосая! рыжая русская рожь неистово поселилась на голове твоей и средь азийских смоляных голов ты была полем золотистой ржи иль пшеницы…
Ай ты рыжее солнечное солнечнокудрое златистое поле в ночи!..
И я в твоем доме часто и сладко бывал в ночах и днях со ярыми гулливыми скоромимогрядущими вечноуходящими возлюбленными сладчайшими моими…
Ай, где оне нынче? когда разрушилась великая Держава и пали разрушились камни городов и многих домов и что тут хрупкая душа человеческая, когда упали бетонные стены русской Имперьи родной?..
…Ах ты Наталия Наталья я вспомнил тебя…
Запретная пшеничная колосистая ржаная солнечная юная твоя красота и тогда уже томила меня но Великая Империя Русская защищала чутко не только необъятные рубежи свои, но и хрупкую девственность твою, но и потаенный курчавый вожделенный островок меж твоих живомраморных лакомых круглых ног ног ног и я лишь в тайных снах своих (а в глухой Империи были самые вольные сны!) находил наготу твою как в густых летних травах лужицу лазоревой дождевой воды...
Но вот заживо убитая преданная своими иудами вождями рухнула Великая Империя и рухнули обнажились беззащитные кровавые рубежи и народы птенцы Её и открылись обнажились миллионы разрушенных человечьих гнезд…
И что тут в Потопе этом кровяном хрупкая ломкая святая изумрудная ягнячья девственность жизнь нежная тишайшая твоя?..
А тогда я называл тебя, рыжеволосая, Лиющимся Золотом!.. Водопадом златистых колосистых влас влас влас!..
…Ай как любил я ранней весной бродить в тающих варзобских хиссарских горах тысяч новорожденных ручьев родников водопадов!..
Как возлюбил я вставать под эти сыпучие пылящие ледяные алмазные только что рожденные водяные горы водопады!..
И снимал одежды свои и одежды возлюбленных своих и мы вставали обнявшись объятые окруженные завороженные рассыпчатым льдом алмазом водопадов…
Да теперь эти водопады извиваясь рассыпаясь распыляясь в дальных дальных дальных родных моих горах пылят без меня…
Кручинятся они без меня без песнопевца сладкопевца а кто узнает о них без гимнов моих забытых?..
Да! Рыдают без меня печалятся мои одинокие наскальные водопады!..
…Ах Натали Наталья златолоконная златокожая златолонная моя! откуда ты пришла? как нашла тощий нищий дом мой среди пьяной повальной Руси?..
Пойдем в дом мой...
Ночи августовские сырые уже росяные...
Я там печь-притопок растоплю березовыми солнечными прозрачными ликующими дровами потому что ночи августа звездопадника ночи одурманенных цветущих флоксов уже хладные уже холодные росы лежат на флоксах и дощатые стены дома моего сквозистые впускают ночную сырость и неуют влажных заброшенных растений...
А стены тела древлего моего уже обвалились как родные таджикские саманные кибитки мазанки глиняные мои в землетрясенье а землетрясений на родине Таджикии разрушенной моей более трех тысяч в год – это Господь более трех тысяч раз в год напоминает тамошним грешным человекам о хрупкости земного бытия...
И потому родина моя Таджикия – родина мудрецов бездомников странников воздыхающих о вечной жизни где нет страданий и землетрясений разрушающих хрупкое жилье гнездо человеческое…
Но вот Наталья! Наталья! ты пришла в дом забытый дом мой златоволосая и наполнила жизнь мою и наполнила душу мою золотыми колосьями влас солнечных твоих что ли?..
О Господь мой! почему когда гляжу я на поле волнующихся спелых шелковистых колосьев – всегда я тревожусь! всегда я волнуюсь, как это зрелое спелое переполненное яровчатами семенами зернами волнами колосьев поле поле поле…
Иль качанье томленье спелых златистых колосьев как качанье детских русых курчавых головок?..
Иль спелые колосья иль этот хлеб вечно волнующийся томят первобытно первозданно меня а что слаще хлеба на земле?.. а что слаще печной дышащей рассыпчатой лепешки?..
И вот когда я гляжу на эти колосистые волны я чую запах свежего хлеба запах печеных колосьев запах печеных мучнистых зерен зерен зерен?..
Иль спелый исполненный семян зерен кормильный колос так похож на родильный колосистый тучный блаженный урожайный фаллос ярого алого мужа?..
И вот средь фаллических колосьев как тропка вьется жизнь чреватая алчная моя?
И вот средь колосистых фаллосов как тропка затерялась жизнь младость моя?
О хлебные кормильные колосья полевые!
О родильные колосистые фаллосы родильные – и все мои! мои! мои! Ночные!..
О поле колосистых младых фаллосов моих!.. О поле...
И ты уже далекое... далекое...
... Ах Тимофей Пенфей! дальний друг дальних родителей моих…
Когда я шла к дому твоему я увидела рожь переспелую перемлелую в поле а август – жнивень серпень а стайка золотой ржи нескошена и осыпается а где жнец её? где хозяин её? просыплется изойдет она одиноко спелым ярым томящимся зерном…
Ай! После азиатских равнодушных гор таящих смерть так я хочу провести ночь в спелой золотой говорливой ржи ржи ржи!..
Ты пойдешь со мной Тимофей Пенфей а я хочу уснуть забыться в русских смиренных колосьях навевающих сон сон сон тысячелетний православный монашеский
Я пришла из Таджикистана из родного Душанбе моего и твоего Тимофей Пенфей а там война гражданская и горят дома и живые люди и пули огненные летят…
И горят поля хлопковые и сады раненые пыльные и вот я хочу упокоиться в русских златых ржах полевых где нет еще пуль и огня чадящего, хотя Русь тоже уже дымится занимается новым великим пожаром и рожь некошеная готовится к огню что ли когда жнец пьян или убит иль помер до временно как миллионы нынче помирают до Божьего Срока своего когда на Руси одна сеятельница и жница – Смерть обильная…
Пойдем в ночные пахучие блаженные брошенные колосья склоненные мои а утром покосим пожнем хлебы сиротские эти...
Пойдем спать в золотых ржах ржах ржах…
... Наталья Наталия а где родители твои – дальные пыльные други мои душанбинские? Иудей Иосиф и русская Людмила насмерть неразлучные как Русь и Израиль как Спаситель и Крест, а?
А заживо убитый родной город Душанбе доныне гонит гнетет меня и не дает уснуть мне уже много дней...
И там была тишина провинциальная заводь тихих семейных гнезд и чада дети младенцы хрупкие беззащитные резвились в многолюдных солнечных сонных дворах прянопыльных…
И там хватало всем азиатских тучных плодов и вина и хлеба и мяса гиссарских курдючных баранов…
Что же огонь восстал меж домов и человеков? и стали гореть детские подушки и игрушки и в ночах бессонный детский плач и рыданья всхлипы матерей явились?..
И ночные сонные плодовые матери зарыдали над чадами своими…
А мы с родителями моими Иосифом Израилем и Людмилой Русью поехали на реку Верзоб-дарью в ущелье Варзобское колыбельное возлюбленное мое…
И там пили вино и ликовали дышали речным целебным ветром и в котле казане бухарском отец мой Иосиф готовил бухарский плов…
И уже сладкий дым шел стлался над хрустальной рекой а я пошла золотисто серебристая как форель нагая в родную реку блаженно снежнопенную ледяную мою по заводи жемчужной в залив златистых колосистых форелей ханских…
И тут! тут увидела содрогнулась, потому что по хрустальной воде пошли глиняные нити струй темные страшные… и это было начало неслыханного наводненья и сели глиняной удушающей…
И тут вмиг река хрустальная необъятно вздулась и пошла разметалась огромными глиняными валами хребтами гибельными и я увидела как серебряная форель выскочила выбежала выметнулась на берег с задыхающимися забитыми глиной текучей жабрами и изникла на приречном песке…
И тогда страшно закричали матерь и отец мои чтоб я бежала на берег но берега уже не было а всюду были волны скользящие живые глиняные текучие потопные…
И запахло от воды глиняным родильным запахом первотворенья перволепки человеков и хотелось тянуло уйти вернуться в эти живые утробные глины влекло смертно сладко тайно как новорожденный алчет вернуться в теплую утробу лоно тайное матери…
И казан наш с кипящим душистым пловом как щепка сгинул в исполинских глиняных волнах…
И так свежо величественно животно веяло пахло водяной пылью огромных глиняных валов хребтов водяных бешеных рассыпающихся гор гор гор, что я закричала радостно и так мне хотелось прыгнуть и сгинуть навсегда в этих божьих безумных первозданных животворных глинах! ай!.ю.
И что же я тогда не ушла в этих зовущих сосущих неистово свежих глинах глинах текучих первобытных сладчайших могилах могилах!..
Ай! Тимофей Пенфей! и зачем я осталась тогда на брегу и увидела девичьими глазами то что не должны видеть глаза человека?..
Но сказано в Книге, что Господь дает человеку только те испытанья что он может пережить... И я пережила... Но зачем это?..
…Тут и появились на кипящем кишащем другом берегу те тете автоматчики – уже война началась а мы не знали… на веселом блаженном берегу том том...
И автоматчики дико раздирающе растопыренно закричали завопили шало одурманенно как все блаженные анашистышанокуры кромешники-курильщики конопли да мака... И они завопили с другого берега перекрывая маслянистый шум глиняных валов
И они направили на отца моего дула стволы автоматов своих и закричали:
- Эй правоверный мусульманин! Эй покажи нам зебб свой фаллос! и мы поглядим – сделал совершил ли ты обрезанье иль ты коммунист необрезанный проклятый? ..
Тогда мы совершим сделаем тебе пулями нашими святое обрезанье древнее!..
Встань боком! Не страшись – мы будем стрелять только по концу зебба твоего!.. Мы снайперы и бьем точно – по крайней плоти… Слаще любых хирургов!..
Мы только отрежем меткими пулями отобьем отделим отсечем нежно неслышно твою безбожную крайнюю плоть-шкурку...
Тогда отец мой сказал мне:
- Дочь моя уйди за валуны а я исполню приказ их ибо иначе убьют нас!.. Я не боюсь смерти но жаль мне до потаённой кости и сердечной аорты юность твою только зацветшую, девочка моя...
И когда я уходила за валуны, я увидела что отец мой спокоен был и величав…
Тогда я ушла за валуны а отец мой спокойно и гордо обнажился разделся и встал под пули их и закричал им:
- Я вырос при Генералиссимусе Сталине а Он не дал мне совершить обрезанье...
Теперь вы совершите древний обряд святой этот... Теперь великий Генералиссимус мертв и не станет Он мешать вам...
И отец мой улыбался и нагой постаревший поникший стоял на брегу под автоматами их…
И я чуяла что он боялся не пуль а глаз моих....
Тогда они стали стрелять из автоматов вначале короткими а потом долгими очередями…
Но были они пьяны и одурманены анашой, и пули кривые хмельные их шли мимо снежнобелого родного отца моего нагого...
... Ах Тимофей Пенфей фараон Птоломей мой! но тут – иль я сошла с ума от горя за отца моего? но тут из кустов чашковогочадящего приречного боярышника цветущего вышел Генералиссимус Сталин в голубом мундире генералиссимуса и Он сказал автоматчикам и в этот миг бушующая река вдруг притихла смирилась:
- Я защищал народ мой при жизни моей и буду защищать его после смерти а без меня народ мой сирота и всякий будет убивать угнетать обрезать его но я не дам!..
И некому защитить безвинного советского человека кроме усопшего Отца Генералиссимуса...
И тут к ужасу автоматчиков покойный Генералиссимус встал перед нагим отцом моим и закрыл его усопшим телом своим и пули стали отлетать от находчивых стальных ладоней Генералиссимуса словно от каменных преград и стали глухо сочно отскакивать падать в глину реки...
Но тут слепая от страха мать моя бросилась закрывать отца моего от пуль…
И тут пули вошли в неё бесшумно… и она сорвалась с прибрежных скал и камнем упала и влеклась тщилась рушилась ползла уже неживая…
И я тут впервые увидела как человек бьется когда смертельное инородное железо рвет его вторгается в него и останавливается замирает в нем в живом…
И этот человек родная моя мать и она бьется вьется по берегу как выхваченная выброшенная на берег рыба и вот в последнем трепете, в последней дрожи замирает одна нога но вторая еще бьется трепещет царапается ищет словно отдельно от тела но потом и она умирает присоединяясь к оттрепетавшей первой... и они присоединяются навек к вечно усопшей природе...
Какая огромная длинная жизнь и какая мгновенная смерть...
Я впервые увидела Тимофей Пенфей как убивают человека и как он бьется на земле за жизнь и не хочет уходить с земли безвинно беззащитно…
И этот человек моя мать безвинная…
А Генералиссимус бегал по берегу с каменными ладонями стальными спасительными своими но он был стер дряхл и не успевал отбить все пули…
Тогда мой отец побежал к матери моей и стал поднимать её…
Но она уже тяжкая уже сонная уже протяжная уже уже была была была уже бесповоротная беспробудная бездонная уже вечная уже уже была мать матерь мама мамочка родная моя уже была тяжелая неподъемная как земля на которой сна лежала и в которую уже стремилась уходила заживо как семя сеятеля алчное...
Жизнь длинней смерти, но смерть глубже...
Тогда нагой отец мой схватил приречные камни и стал бросать их чрез реку в автоматчиков а они хохотали от наготы и беззащитности его…
Тогда много пуль осыпало прошло чрез него и много пуль в нем упокоилось и в него распахнутого кануло много пуль но он в страданье и гневе не боялся не чуял горячности пуль а радовался их попаданью...
...Людмила... Я так люблю тебя... подожди меня... родная... не остывай еще... я уже рядом рядом рядом ложусь... и мы опять вместе... в смерти... и после смерти... Как после свадьбы... помнишь?.. любимая моя!.. Сладчайшая!.. Да жаль девочку нашу Наталью... Только бы она не увидела всё из-за камня... Только бы она не увидела!..
…Ах Тимофей Пенфей поэт златоуст песнопевец рыдалец – а на Руси истинный поэт
только рыдалец! только... Ойе!.. Ойе! Ойе!..
Тогда Генералиссимус Сталин в голубом мундире ветхом с нефтяными пятнами на отборном рухлом сукне откуда нище светила его могильная кость сел на приречный валун и рыдал рыдал:
- О народ мой! и что же я при жизни защищал тебя а после смерти оставил тебя и ты проклял меня? и тебя убивают беззащитного? и некому на Руси кроме царя или Тирана защитить тебя потому что ты Дитя... без отца...
…От адовых чернобыльских мглистых подземных долин пропастей шел Генералиссимус на землю что ли? и оттого истрепался износился что ли?..
И голос Его и одежда были изношенные загробные...
Но Генералиссимус уже никогда не вернулся в ад и не нужно было ему возвращаться вдаль вспять ибо ад стал нынче на его земле и даже лютый Тиран окаменел с горя оттого что увидел Он на земле русской которую покинул...
…Ах Тимофей Пенфей и я зарыдала от мертвых покорных отца и матери моей и от рыдающего на камне Генералиссимуса с каменными стальными напрасными ладонями его
Но тут река все более и более прибывала распухала бешеными грязевыми
волнами хлябями хребтами и потопляла берега…
И я вначале хотела отнести убитых моих от реки но я не знала как тяжки бесповоротны мертвые льнущие липнущие к земле уже…
И тогда я отдала их реке и река вначале заботливо нежно покрыла их глиняными волнами саванами текучими но потом подняла их и понесла в срединную исполинскую бешеную захватистую стремнину где неслись даже донные валуны перекатывались переламывались перемалывались а тут легкие тела человеческие устремились в водах радостно и вольно... Мертвым в земле тесно а в воде вольно! Почему людей не хоронят в реках?.. А я хочу умереть в реке!..
Река река текучее кладбище пристанище последнее река взяла нежно похоронила унесла оплакала великими волнами отца и мать мою
И что с этими великими волнами текучими селями глинами грязевыми вселенскими слезами мои слезы человечьи малые?.. Хотя одна и та же вода...
И я хочу чтоб меня похоронили в реке!..
А ты, поэт?.. А ты Тимофей-Пенфей? Иль не хочешь последней загробной водяной распластанной воли воливоли?.. А?
... А потом пришли быстрые горные козьи каракулевые сумерки лазоревые и я увидела что рыдающий Генералиссимус с ладонями каменными стал (и был?) весь прибрежным камнем изваяньем...
Скала голубого базальта приречного почудилась мне Голубым Генералиссимусом Спасителем что ли?.. не знаю...
Иль камень ладоней объял всего Его и весь Он стал сумеречный вечный Камень словно надмогильный памятник над моими убитыми родителями взятыми волнами...
Но!..
Я теперь найду могилу их текучую по этому камню камнюкамню... приречному изваянью... по родной скале голубого сыпучего надгробного базальта...
…Ах Тимофей Пенфей пойдем ночевать почивать спать гулять забывать в рожь переспелую нескошенную..
Ах я устала от азиатской всепобеждающей всеусыпляющей иссушающей пыли и хочу во ржи златые переспелые прохладные русские отдохновенные…
А рожь-ярица две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает...
А нынче она уже подсыхает да колосья проливает
А матушка-рожь кормит всех дураков сплошь...
Красно поле рожью а речь ложью…
А нынче на Руси лжи больше чем ржи...
Айи!.. Айи!..
Но я хочу Тимофей Пенфей провести прожить эту нощь ночь ночь с тобой в брошенной златоколокольной ржи ржи ржи...
Ах золотая рожь под серебряной лукой... ай живое льющееся земное золото жито под мертвым небесным лунным серебром... 0! о! о!..
Пойдем пойдем!
И мы идем уже бредем в поле лунной ржи ржи…
Но нынче сушь стоит на Руси…
И колосья сухо исступленно поникли полегли на сушь алчущей земли
И комары и слепни обвивают объемлют в сухом поле нас и пьют сосут кровь нашу но не кровь им нужна а влага а вода и мне их жаль и я не убиваю их страждущих
…Наталья ты видишь в поле высохшем нет в колосьях полегших нет струистой ночной задумчивой прохлады
Но!..
…Тимофей давай поляжем в полегшие колосья таящие хлебное кормильное злато
И она под луной снимает с себя все одежды а на ней плещется длинное платье из таджикского изумрудного шелка атласа и она нагая в колосьях и млечно лунно лоснятся ея сахарные дивно круто круглые ягодицы окатыши как литые старинные ядра русских ядреных крутых крепостей как колеса плоти как две мраморноживые луны телесные сахарные…
А я знаю чую что жены с такими античными ягодицами лунами млечными неистовы в любви и устье лоно их таящееся за телесными валунами лунами труднодоступно для ярого алого нетерпеливого льстивого фаллоса как река бьющаяся в неприступных пропастях скалах камнях недоступна для рыбаря иль купальщика...
Но я кладу бешеные извилистые персты свои на её валуны на её мраморные окатыши на её купола на две её луны тугие тучные манящие животрепетные сметанные внимающие… я кладу персты возлагаю персты дрожащие чтоб объять укротить усмирить их и себя…
Но комары и слепни и сухие колосья жалят нас и мешают телам нашим нагим перепутаться перемешаться перелиться друг в друга впасть друг в друга и совокупно сладимо содрогнувшись друг в друге остаться остаться остаться истратиться извергнуться изойти бешеными семенами…
И!..
Мы стоим нагие под хлебной ржаной луной под лимонной луной под дынной высохшей безводной луной и я пытаюсь обнять объять стянуть всю нагую Наталью но переспелые высокие дынные груди лампады её жемчужные святящиеся осиянные плоды пирамиды её так велики пирамидальны туги и не дают мне приблизиться тесно к ней в золотых ржах и одновременно объять обхватить две млечные земные низкие луны ея…
И тогда я встаю сметливо падаю перезрело что ли на колени во ржи остистые сухие и тогда губы мои вбирают находят колосистые соски её а персты находят ловят настигают и объемлют неслыханные луны ягодицы её…
Тут меня в высохшем поле постигает прохлада лун вожделенных её…
Я весь в поле ржаном золотом весь в лунах спелых томящихся в лампадах млечных свечных алавастровых грудях её…
Я томлюсь на коленях своих пред ней и она томится…
Это я тесно змеино обнимаю алчу ищу многоруко многоного многогубо многоглазо многоухо жаркое тело её чтобы отвлечь её чтобы она забыла про тех убитых и уходящих в глиняных волнах – мать и отца своих…
Это я бужу несметное колодезное тело её чтобы она забыла про свою бессмертную рану-душу потому что спелая любовь – соитье слиянье – это редкий миг когда бедная тленная обреченная плоть побеждает усыпляет бессмертную душу на миг на миг на миг
И я усыпляю душу её и свою...
Айю!.. Йююю!..
... Я полюбил в последние одинокие подмосковные кроткие лета раздевшись донага чтобы ступни чуяли землю и травяные росы бродить по лесам и лугам козьим перелескам с козьим стадом пронзительно восхитительно духовитым положив в ноздри лепестки дикого душистого шиповника а на язык возложив горсть ягод дикой малины и так одурманенно отуманенно полюбил бродить я – такие сласти остались мне в жизни одинокой моей…
Но веющий лес? но веющие травы? но муравьи стрекозы шмели? но лужи от лесных дождей? И что не земле слаще?
...Душу съели страсти а тело – сласти...
А может болезнь тайная телесная последняя хворь уже поселилась во мне и гнетет тяготит меня и гонит в леса меня и надеюсь я что эти звезды и травы и воды лесные и муравьи исцелят меня? и малая марь хворь моя растворится в необъятных них?..
Но однако как богата щедра многообразна многоболезненна многосладка болезнь и сколько тревожных тончайших ощущений порождает она в душе и теле в отличие от тупого однообразного здоровья...
Иль этот великий растительный и звездный мир манит влечет меня ведь я вышел из него и неудержимо хочу вернуться в него как в родной перводом и что же человек так боится этого сладчайшего возвращенья, назвав его слепой смертью?..
И что же мы страшимся вернуться в первобытный дом наш, куда уже вернулись радостные предки наши?..
Ай!.. Не знаю... Не знаю... не знаю... но полюбил я болезнь мою... и смерть мою полюбил, которая хочет вернуть меня рассыпать распылить в эти звезды в эти травы в муравьи в воды лесные...
Но!..
Но вот Господь послал мне прощальную нечаянную любовь о которой пел воздыхал последний хмельной эллин певец брат мой Александр Пушкин осиянный проливчатый…
И вот я стою в поле ржаном русском на коленях перед нагой любовью моей…
И плывут три луны в русском ночном поле и стоят две азийские тучные дыни – и две луны и две дыни в руках моих и лишь одна луна в небесах…
О Господи ужель вновь я так счастлив и слеп необъятен как только в слепой молодости многодурманной многогреховной плотяной маковой конопляной моей?..
...Тимофей-Пенфей сладкопевец гляди – в поле на Руси жатва колышется а где жнецы? а где воители косцы? бесы объяли Русь бесы захватили удушили пресветлый Кремль..
В Кремле воссел главный Бес беспалый и где русские воины святовитязи православные с мечом кладенцом?
А где же воительный верозащитный Меч, о котором говорил Спаситель Вседержитель наш?..
Кто отомстит за убитых моих – мать и отца ушедших в глиняных волнах?..
А Святое Православие – это не смиренная религия кротких монахов в дальних кельях заметенных заточенных!
А Православие – героическая воительная огненная религия! да! Воистину!..
А Крест – это Верозащитный Меч вонзенный в землю а надо восставить вернуть Его! надо выдернуть вынуть Его из глухой покорной согбенной Голгофы и обрушить на бесов!..
А я думала – почему бесы большевики убивали утерзали усекали несметно безвинных беззащитных монахов?..
И разве безвестные молитвы великих старцев уединенников пустынников не могли спасти Русь погибающую?..
Нет! Не могли!
И в чем была их вина? За что понесли мучительную незаслуженную кару?..
Потому что в жизни в бытии всякого народа бывают дни искушений, дни смешений, дни спасений, дни крови, когда и монахи должны брать Меч Верозащитный и идти на бесов с оружием!..
Так шли с Мечом на врагов монахи воители Пересвет и Ослябя и тысячи иных!
А если ты монах дряхл и ветх и рука твоя не может нести Меч Христа – то должен ты идти к воинам и благословлять их на сечу на героическую православную кончину во имя Христа и народа православного своего! Воистину!..
И когда я слышу шепот ропот воинов офицеров: "У меня семья - дети старые родители – и кто накормит их если я погибну", – тогда я вижу что народ у которого такие защитники – такой народ во смуте и в погибели и дни такого народа сочтены..
И на что уповать народу такому?.. Только на Царствие Небесное? Тогда зачем земная жизнь?..
Воистину!
Святое Православие – Героическая религия, а не смиренная!..
Спаситель был вселенский Воитель на Кресте Мече!
И истинный православный человек – герой отметающий презирающий смерть!..
А где такие православные герои на Руси?.. Есть лишь единицы, а их должны быть тьмы! сонмы героев русских!..
Ах Тимофей Пенфей! а еще чудится мне что Спасителя Христа и Святой Новый Завет иудеи воздвигли лишь для иудеев, ибо они живут между собой по Новому Завету по великим заповедям: "Возлюби Бога твоего и возлюби ближнего твоего как самого себя"! да!..
Гляди – левиты и хасиды – соль иудеев и они только молятся Богу и превыше всего для них Бог их! А бездонно безгранично любят они народ свой и соплеменников своих любят неистово и прощают им грехи любые…
Тут поистине Бог – есть любовь! И любят безбрежно и врагов иудеев своих в народе своем...
И иудей попадая к иудеям попадает в океан материнской безграничной любви! да!..
А мать в любви не знает ни добра, ни зла!.. да!..
А с другими человеками и народами иудеи говорят на языке Ветхого Завета!.. да!..
А я хочу в океан материнской безграничной любви!.. Да!..
И русские люди упасутся и вознесутся и восстанут когда будут истово молиться Богу и любить прощать друг друга неоглядно как мать любит и прощает дитя любое свое! Да!..
И еще: на нынешней лютой смертоносной Руси упасутся выживут только верующие! Только! Увы! увы!
Все остальные бесследно неслышно вымрут... уйдут в землю минуя Царствие Небесное... станут немой землей русской... Вымрут все заблудшие овцы, о которых говорил Спаситель... да!..
Таковы Последние Времена... Времена гибели заблудших безбожных человеков... Вымрут они, как вымерли язычники... да!.. Не будет им живого места на земле средь верующих народов... да!.. Увы! Увы!.. Хотя жаль жаль мне заблудших и сама я доселе средь них..
Ах Тимофей Пенфей! давай наберем золотой сухой брошенной ржи снопов и со снопами пойдем к кремлевской стене и подожжем стену и Кремль и беса Хозяина лютича в нем!..
Пусть брошенная нескошенная рожь пусть русский хлеб забытый сиротский станет Божьим Огнем! Божьим Судом!..
Подожжем рожью горящей бесов Кремля и Москву блудницу сатану вселенскую где скопища убийц растлителей и воров вершат свое торжество!..
Пусть сгорят на горящих хлебах русских!
И я хочу сгореть в том спасительном всеогне вместе с золотыми локонами власами своими и я хочу стать тем божьим огнем что спалит убийц и воров...
Наталья замолкает всхлипывает содрогается в поле а страшно мне становится от слов её и от ледяной теперь полевой больной наготы напрасной её
А она отходит от меня и проворно умело гибко собирает выдергивает из суши сыпучей рожь легко надламывая сухие стебли...
А я гляжу на нее и скорблю смертно: ужель на Руси не осталось воителей кроме этой одинокой всхлипывающей в поле?.. А я? А ты? А он?..
Рожь высохшая течет полыми семенами зернами а в них редкое робкое хлебное млеко молочко как в вымени нынешних неурожайных брошенных коров
В Смутное Время несчастен и зеленый кузнечик задумчивый в сухой траве... несчастны и полевая мышь и муравьи и шмели и комары нынче на русской земле несчастны...
Брошенная рожь не дает хлеба а дает солому сено для огня..
А брошенная Русь уготована для вселенского Божьего Огня Суда?
Отсюда от брошенных полей ржей пойдет вселенский Огнь на сытые равнодушные иные земные народы языки поля града племена?.. А?..
Но!..
Чу!.. И вот уже огромный лучезарный сноп золотистых шелковистых колосьев колышется колется сыплется сухо у Натальи в руках...
…Эй Тимофей Пенфей! поэт певец дев жен и вина и друзей! давай собьем совьем сотворим в поле золотой ржаной лакомый сладостный сеновал и тут уснем в ломком душистом пыльном золоте до утра!
И укроемся от жгучих засушливых комаров да слепней безводных жалящих...
И телами перемешаемся усладимся сладимо блаженно медово увянем устанем…
…Эй Наталья колосяница! я не люблю жен сокровенную дремную тайную наготу под звездами в полях..
Увы! любовь под великими звездами неслышна мала! а под нищей крышей крылата велика!..
Святая Книга говорит шепчет: "Наготу своей сестры не открывай!"
Увы! любовь сладка не на вечной земле а в сладком тлене сонных сокровенных темных одеял!..
Пойдем в мой дом и там расстелем рожь на полу и почием сладчайше там там…
И пусть твои золотые кудри локоны переплетутся перемешаются с золотыми колосьями и бедный чахлый дом мой наполнится осиянным златом колосьев и твоих влас!
Ах и одинокая чахлая жизнь моя пусть переполнится перельется шелковистыми колосьями колосьями колосьями…
Ах!.. Маленький хлопчик принес Богу снопчик!..
Маленький хлопчик принес Богу душу-снопчик...
…Тимофей Пенфей давай падем да помолимся в сухих колосьях как встарь Вечному Полноводному Богу Богу Богу чтобы дал Он дождь да влагу засохшему русскому полю...
И тут!.. О!.. О!
Чу!.. О чудо!..
Тучи быстрые набежавшие на поле от темных лесов ворожащих наполненных лесными дымами пожарами от суши бездыханной закрыли луну и ветер сиверко повеял хладом и грибной пыльной лесной волглой плесенью сыростью…
И нежданно посыпался густо ночной обломный сплошной ливень с огненными сырыми фосфорическими зарницами… и пошла обрушилась потекла несметная небесная вода водавода…
И вначале она разбивала засохшую землю рождая струйки пыли но потом великие рухлые воды обрушились на поле и тяжкие струи распороли сухую землю и потекли понеслись густые мутные полевые глины глины глины…
И тут нагая мокрая алавастровая Наталья прижалась ко мне но не как вожделенная тугая жена а как испуганное ночное восставшее в одеялах беззащитных от страшного дремучего сна дитя дитя...
... Тимофей Пенфей гляди гляди в поле глины глины темные бугристые глиняные волны потекли как на моей родной дальней реке Варзоб-дарье!..
Гляди – те глины глины опять текут бегут... настигают нас и тут... Они хотят нас потопить покрыть взять!..
Бежим! скоро они сюда в русское дальнее поле моих мертвых моих убитых принесут... Ищут они меня... и тебя, поэт...
Бежим в твой дом Тимофей Пенфей...
И она наго мерцающая наго жемчужная в теплом топком ливне со снопом золотых враз вмиг вымокших отяжелевших колосьев бежит в поле… и уже в ливне в струях в одежде водяной древней небесной всхлипывающей вновь нагота её желанна и смутна…
И вновь две млечные неслыханные луны лампады ягодицы в темном дожде меня неистово влекут будят будоражат…
Смуглый ливень! смуглое тело ея! но светят млечные луны ея!..
Она забыла на земле в топком глиняном лепечущем поле поле своё атласное изумрудное таджикское плятье…
И я поднимаю его и так мне хочется прижать его к губам моим и ноздрям и чуять нюхать как зверь хищный её сокровенный полынный жасминный запах её утробный животный первородный потаенный женский дух тут в брошенном текучем уже вязком томном горбатом поле где метет пылит сечет древлий ливень языческих козьих коровьих скотьих сгинувших богов Велеса и Перуна который напояет корни и воздымает стебли усохших трав и сосцы тучных коз и коров и сосуды мои и соски её... О!..
Ой! Я так счастлив в поле где воздымаются от струй водяных сухие травы и колосья и соски её
Я так бегу бреду за ней вдыхая сладкий острый запах её мокрого атласного платья вдыхая глотаю прикровенный запах пот живицу смолу её неутоленности неразделенности который не может смыть унести неистовый сокрушительно прямолинейный металлический ливень…
Ай! Я так люблю в текущем этом поле её страждущую душу… её текучее платье… её алавастровые луны… её долгие груди дыни…
А в ливне груди жен и дев восстают неистово воздымаются как травы дотоле от сухости поникшие (может оттого что яростные дождевые капли щекочут терзают будят блудные соски пустынные?)
Ах! Я так стражду мучусь! маюсь! так я люблю её болезнь ее страданье и её убитые –матЬ и отец – Иосиф и Людмила – уплывшие в глинах мне уже навек бессмертные родные родныеродные как кровяные бинты к смертной роящейся ране насмерть прилипшие...
Да! Да! Душа человеческая – это вечная бессмертная кишащая незримая рана бренного тела...
Вот что есть душа человеческая...
И только смерть желанная исцеляет нас от этой жгучей души-раны...
И что же мы вечнонедужные вечнообреченные – боимся смерти спасительницы исцеляющей?..
Ай!.. Слепцы святые...
... Тогда мокрые радостные что ли в кормильном житном хлебном животном утробном ливне мы пришли в дом хлипкий мой где стены тонкие дощатые стали сыры от ливня и простыни одеяла влажны от ливня пронизывающего бедный ковчежец кораблец земляной дом мой…
Всегда в таких ливнях я боюсь что деревянный утлый дом мой уплывет в ливне в бескрайние поля русские равнины холомы наши безответные… и там как паруса сложит черепичную потрескавшуюся крышу рухлую свою и стены паруса крылья мокрые дощатые…
Всегда я как все русские безвинные люди мучаюсь от этих бескрайних – летом затуманенно замутненно неистово дождливых а зимой – осыпчиво снежных холмов ледяных в которых крик о помощи доносится как шепот а шепот как немота...
И оттого от лютой заброшенности человечьей в этих загробных холомах русский заживо забытый погребенный человек пьет и тогда витает душа его преодолевая бессмысленную неоглядность неуютность этих земель...
Холмы и долины эти то снежные то дождливые все время вторгаются в душу мою разбивая сметая её как ветер сивер бедное птичье гнездо…
От больших северных ветров русская земля вздыбливается воздымается и идет застывает холмами как океан волнами... да!..
Отсюда от ветров этих великие холомы русские родились восстали!.. да!..
А хрупкое тепло русской души вечно развеивается этими ветрами холомами и долинами как струйка костерка в неоглядном осеннем поле…
Тогда я быстро разжигаю березовыми веселыми древами печь-притопок мою…
…О Наталья странница колосяница нагая моя! сыро дождливо тебе но сейчас огонь березовый солнечный рванется в печи и тепло березовое заструится на наготу твою!
И быстро огонь наполняет бьющимся теплом бедную горницу мою а Наталья рассыпает по полу вымокшие колосья… и от них идет легкий пар а изумрудное платье она кладет на печь и оно тоже дымится мокро высыхая утихая но она томится мучается…
…Ах Тимофей Пенфей а ливень не утихает а ливень рождает гонит по земле глины несметные волнистые засасывающие...
А они придут в твой дом? а они не придут за мной?
А из них из глиняных бегущих саванов не выглянут отец и мать мои убитые улыбчивые уплывшие?.. А?..
Иль они уже в двери в стены бьются стучатся маются?.. А?
...Наталья Колосяница дом мой неподвластен ливням и глинам!..
Это струи ливня бьются о крышу о стены и нас усыпляют завораживают...
Давай выпьем сливового свежего самогона крестьянского повального – я сам творю его из мелких слив – этим летом в сушь сливы мелкие морщинистые квелые уродились, но самогон из них терпкий падучий!..
И мы пьем самогон гиблый то низкий то высокий и ложимся на колосья мокрые влажные дымные рядом с печью…
И я обнимаю её но она дрожит она далёкая она в тех глинах что ли у той реки Варзоб-дарьи затерялась заметалась забылась… и я обнимаю возвращаю её не как муж а как брат потому что она несчастная и дивные лучезарные дыни и млечные неистово круглые луны колеса плоти жемчужной её несчастны...
Но я дивлюсь сквозь сон сквозь самогон дым дурманный чрез все несчастья и дрожь её я дивлюсь как все извивы изгибы впадины долины лужайки холомы телесные змеиного спелого тела её входят ладно тесно во все изгибы и впадины и долины тела моего…
И мы лежим как горная скала и дерево взявшееся поднявшееся растущее в ней… и дерево извилисто от камня душного тесного но и камень треснул и сыплется песком от дерева раздвигающего его…
И мы лежим целокупно неразлучно как древо взошедшее в камне…
Тут что ли у горящей печи на колосьях мокрых что ли я постигаю впервые суть соль библейской мудрости: и станут двое – одно...
О! Ой! как блаженно! больно! сладко!.. неотвязно!..
Камень и растущее в нем дерево сладчайшее!.. Древо в утробе камня...
Древо вскормленное взлелеянное камнем!.. Древо камень раздвигающее... Древокамень...
…Наталья! спи списпи! пусть семя мое бешеное сладимоенепролитое неугомонный гонный мой сосуд мои чресла засушливые несбывшиеся обожжет изорвет!..
Но я не трону не нарушу тебя...
Но она молчит многоплодная лежит на колосьях у горящей печи и хладны безответны дивные луны и дыни и холмы и лона ея! да!..
…Ай ночь ночь нощь ливня! нощь дождя вечна.. .
И всю ночь я обнимаю её как малое дитя и боюсь уснуть и боюсь что тайно она покинет меня и горький сиротский дом мой навек опустеет сморщится скукожится после радости нечаянной необъятной такой...
…Наталья! странница колосяница! как мне радостно! от горящей березовой веселой печи! от ливня усыпляющего! от высыхающих курящихся колосьев! от тебя!..
Айя! айя!.. Нощь сладка!..
Я гляжу в огонь...
Солнце... Солнце... Солнце...
...Помнишь?..
Что-то видится мне далекая солнечная гора и золотистая колосистая дорога иерусалимская и Спаситель еще свежий еще новорожденный после Святого Воскресенья встречает Марию Магдалину и Спутниц Её и говорит им: "Радуйтесь! Радуйтесь!.."
А молитва говорит повторяет: "Христос – веселие вечное"!..
…Ах Наталья! ах спящая странница! такая радость золотых курящихся струящихся колосьев!.. такая радость в душе! и в теле!.. и в бедном доме моем!..
Так я счастлив необъятно...
Как Мария и те! те! те спутницы Ея!.. да! да! да!..
И я на той горе на той иерусалимской завороженной небесной уже дороге стою что ли в пыли курчавой сладчайшей...
И ты рядом возлюбленная с ликом агнца чистшая кроткая моя...
А ведь это самый радостный самый ликующий день на земле в жизни всех человеков и ушедших и живущих и грядущих и отныне нет между ними смертных бесповоротных преград, если однажды Смертный навек восстал!..
И вся Та Иерусалимская Дорога в златом льющемся солнце!..
Солнце, солнце!.. Льющееся злато!.. Вечная воскресшая любовь!..
…Но тут ночь ночь нощь... ливень ливень...
Наталья нагая спит в руках в ногах в чреслах в губах моих...
А я уже на Той Иерусалимской льющейся солнечной чародейной Дороге на Той Горе стою и рад и счастлив как в утробе теплой матери дремлющее дитя дитя дитя…
...Потом я просыпаюсь что ли чудю ворожу что ли? потом я осторожно встаю и подкладываю в печь новых березовых поленьев… и вновь оживает огнь печной… и я вновь ложусь с Натальей моей и вновь обнимаю обвиваю объемлю её чтобы она не бежала не ушла не разлюбила меня…
…Наталья Наталья! спи спи спи!...
А когда проснешься – пойдем на ту иерусалимскую дорогу на ту гору где только что Воскресший Спаситель свежо сказал Марии Магдалине и спутницам Ея: "Радуйтесь"!..
От моего домика до той земли до той дороги – пять тысяч верст, но мы радостные! но мы обнявшись неразлучно пешком босиком побредем побредем!.. дойдем !..
Там нет русских ледяных смертельных снегов!..
Там пыль плещется материнская отчая вечная теплая шелковая кормильная пыль святых земель святых дорог!..
Там Солнце Солнце!.. Там льющееся злато!... Там иерусалимская дорога...
Там Вечная Любовь воскресшая!..
Тут что ли я опять засыпаю затуманиваюсь я от печного усыпляющего материнского тепла утробного огня от струй несметных ливня от горячего уже покорного уже моего тела ея...
Но дождь дождь... ливень ливень усыпляет умиротворяет растворяет...
А на той вечной дороге нет дождя нет ливня нет сна сна сна...
Айя!..
Наталья не покидай меня...
Ааааааа...
…И я просыпаюсь блаженный радостный очарованный пьяный вечно что ли? что ли?
Солнце солнце утреннее радостное столпами пыльнопыльцовыми рассыпчатохрустальными льется лиется через мокрые сверкающие вымытые окна а на столе в бутыли самогонной стоят росные росистые свежесрезанные нежнофиолетовые флоксы…
Тихо тихо блаженно блаженно чисто чисто вымыто подметено все в бедном жилище моем – чувствуется что женщина живет здесь и житие мое опалено напоено её трепетом и дыханьем и трепетной заботой... Да!..
И только на полу только на полу разбросаны золотые золотые колосья и они уже высохли и ликуют золотятся переливаются животворно атласно...
О!..
...Солнце солнце... Вечнозолотой небесный колос... Льющееся злато... Вечная Любовь... Вечное Воскресенье...
Что же ты ушла Наталья странница колосяница моя и не взяла колосьев своих?..
И высохло ли изумрудное шелковое платье твое?..
Иль ты ушла в мокром платье?..
Солнце солнце льющееся ликующее пылает чрез окна но что-то хладно мне и тогда я вновь бросаю в печь серебряные березовые поленья и отворяю дверцу печи и гляжу гляжу забывчиво улыбчиво как огонь мечется в печи…
А потом я ложусь на колосья которые еще хранят запах и тепло тела её и дремлю дремлю сплю радостный необъятно радостный что ли? что ли?..
Опять что ли я вижу ту иерусалимскую струящуюся солнечную дорогу и Воскресшего в окруженьи радостных странниц средь которых Сама Ликующая Богородица!..
…Наталья ты к ним ушла?..
... Солнце солнце... льющееся злато злато злато... Злато бьется льется и в печи моей открытой...
Опять я сплю дремлю что ли...
Айя! Ах! Как сладко!.. солнце солнце... утреннее солнце...
Только это далекое весеннее таджикское солнце далеких дней... радостно лают дымные хриплые утренние собаки...
Мы с матушкой моей Людмилой гостили у нашей кишлачной таджикской родни в ветхом бледноизумрудном кишлаке Чептура…
И вот ранним ранним утром в лае дальних туманных сырых собак и криках молодых хриплых петухов алмазных идем к утреннему поезду…
И я мальчик невнятный полусонный теленок телок у кормильного парного вымени радостно прижимаюсь к руке матушки моей блаженной солнечной струящейся…
И она обнимает меня и обдает дивным чародейным молочным запахом молодой матери моей матери матушки мамы мамы мамочки...
А идем мы по сырой утренней вспаханной земле кормильной распаханной и так пахнет землей-праматерью и даже коралловыми сверкающими сырыми вьющимися земляными червями которых вынимают выдергивают вытягивают из земли дымчатыми изумрудными клювами прожорливые прыгающие смоляные грачи…
И мы бежим бежим радостные по проваливающейся доброй земле-тесту родному всхлипывающему как живое…
И лают дальные и близкие хриплые отуманенные собаки и поют младые ликующие заревые петушки и горлицы...
И солнце солнце раннее таджикское ликующее вешнее разливчатое солнце обливает сушит всю землю первобытным нутряным животным теплом и обливает обдает теплом солнечную веселую трепещущую от Великой Любви вечную руку утренней бессмертной матери моей...
…О Господь всей вселенной и всех звезд и всех человеков!..
Не может быть чтобы это утро и лай этих туманных сырых родных собак и крики петушков голосистых и необъятная всещедрая вселенская нетленная рука ласкающая матери матушки мамы моей не повторились не продолжились более в небесах а навек исчезли истратились истлели иссякли на земле!..
Не может быть чтоб умерла бесследно такая любовь!.. а не воскресла вечно в небесных вечных садах!..
Не может быть Господь мой!..
И вот уже Та Вечная Иерусалимская Дорога и эта тленная талая чептуринская дорога кажутся мне теперь одной дорогой одной дорогой Одной Дорогой...
Сливаются сбираются две дороги в одну...
... И вот я опять радостно необъятно лежу сплю чудю ловлю лелею уповаю на колосьях у печи горящей… и угольки рдяные алые рассыпчатые живучие счастливые трескаются и вылетают из открытой печи и падают в колосья сухие золотые…
И колосья медленно занимаются чадят а потом радостно говорливо находчиво весело горят и огонь ржаной бежит по колосьям… и деревянный высохший за ночь пол радостно дымится а потом горит и огонь находчиво весело бежит к дощатым стенам радостного солнечного дома моего…
…Господь! не может быть чтоб Там Там Там на Той Дороге не встретил я возлюбленных моих...
И потому тороплюсь я... прости мя!.. Господь Отец мой...
А!..
Солнце!.. Солнце!.. Льющееся Злато!.. Вечная Воскресшая Любовь!..
Кто не торопится к Ним?.. 2001
| 