КУПЮРЫ,

или

ЛЮБОВЬ ВСЁ МОЖЕТ

(рассказ бывшего книгочея)

Прошлой зимой, как-то после смены, взял в нашей заводской библиотеке романчик. Попробовал было в транспорте раскрыть, да где там! Пол под ногами мечется из стороны в сторону. Прочие, тоже стоящие, норовят на тебя прилечь. Чтобы, значит, с удобствами ехать. Словом, пришлось это дело отложить.

Человек  я одинокий, в коммуналке живу. Ничего живу, комнатёшка в пол-окна какая никакая имеется.

Поужинал в своей комнатёшке чем Бог послал, чуток прибрался и завалился на тахтюшку. Сам весь так и горю от нетерпения. Так и хочется скорее погрузиться в содержание... Открываю книгу. Да на таком интересном месте!.. Между страницами... закладка. И не какой-нибудь тебе конфетный фантик, а сторублёвка. Одной купюрой. Первое подумал: «Видать, мастер своего дела рисовал. Иллюстратор какой-нибудь». Потрогал. Отлепилась от страницы. Вижу, блестит, хрустит, будто только из-под утюга. Посмотрел на свет. Нет, не фальшивка. Молочные знаки блазнятся где надо и как положено. Спрятал. «Эх, – думаю, – видать, до меня миллионер читал романчик. Побольше бы в нашей стране таких книгочеев-богатеев».

Тщательнейшим образом просмотрел роман. Ничего интересного: все герои без исключения с утра до вечера борются за рост надоев молока на ферме, соломенную крышу которой давно съело два десятка неухоженных коров...

Отложил книгу, задумался: как бы теперь не свалять дурака.

Вложишь по рассеянности в какой-нибудь научно-популярный журнал и тю-тю... А ведь не какой-то трояк.

Положил деньги на книжку. На сберегательную, хотя отродясь такую литературу не читал.

После того явился в библиотеку. Книг набрал – едва унес. Собранный материал тщательно изучил. Результат – нулевой. Духом не упал. Упал как-то у себя в подъезде. По причине книжной перегруженности. Разбил при этом кой-какие части лица и тела.

Наконец повезло. В одном труде про насекомых нашел полрубля. Замусоленный, темный лоскуток. И даже попахивал валютными отбросами. Выяснилось, что испорченная купюра обитала в первом томе. Востребовал остальные. Безрезультатно. Иной от неудачи сдался бы, руки бы опустил. Я же наоборот – окрылённость почувствовал.

Замечаю. Библиотечный работник, девушка, как-то странно на меня поглядывает. И все норовит своими лучистыми. Насквозь... Прошить. «Влип! – дошло наконец. – Купюры-то, видать, неспроста в книгах...»

Как-то подходит ко мне с моим читательским билетом в руке, говорит: «Владимир Степанович Башмаков? Кругозор у вас, судя по всему, широк». «Не жалуемся», – отвечаю с некоторым даже вызовом. А она, грустно так, сообщает: «А ведь вами уже интересуются...» Ноги у меня так и подломились. «Кто?» «Межбиблиотечный абонемент...» – вздохнула сочувственно. «Эх! – думаю. – Дело-то принимает завальный оборот. Знаем мы эти абонементы. Сегодня – абонементы, завтра – следственные эксперименты».

Я – в сберкассу. Снял пятерку. Цветочек купил и – к ней. А она, будто горем убитая. Цветок ей только в тихую радость.

Снял на другой день три червонца. Замаскировал цветами флакон одеколона и – снова к ней. Молчит, мнется, в пол смотрит. Говорит: «Непривыкшая я к подношениям...» А сама руками теребит что ни попадя. Цветы изорвала, флакон искрошила. И все молча.

Тут я заметался. Библиотека – сберкасса, сберкасса – библиотека.

Раз прихожу в сберкассу, мне говорят: «С вас причитается рубль сорок. От вашего мельтешения у нас в глазах рябь сплошная, вот и получился перерасход». Я им: «Посмотрите внимательней, пожалуйста. У меня там сто рублей... Одной купюрой лежало». «Это когда лежало?! Сто лет в обед будет! Да и лежало ли?..» – не верят.

Расстроился я немного от финансового истощения, пошел к ней. По дороге думаю: «Теперь с меня взятки гладки. Гол как сокол и совесть чиста».

Прихожу, рассказываю. «Вот тебе рубль сорок, – говорит. – Отнеси их и возвращайся скорей». «С чего это возвращаться? – удивляюсь. «С того, что ты мой муж, а я – твоя жена», – говорит. «И давно?» – спрашиваю. «Бессовестный, даже не помнит... Все вы такие». Тут я кое-что припоминаю и перехожу с ней на «ты».

«Это ты что ли денежными купюрами художественные произведения оснащаешь?» – спрашиваю. «Вас, голубей, хорошей книжкой разве заарканишь? Сейчас, станете вы, охламоны, свое счастье иначе искать...», – отвечает.

С тех самых пор  романов и не читаю. Зачем? Читает, в томах роется кто? Кто своего счастья не нашел... Только вот: как это она, супружница, со своей птичьей зарплаты ту самую купюру так здорово нарисовала?.. Вопрос.

Филантропия

       Это случилось на Большом проспекте Петроградской стороны. В час пик.

       Меня обтекала толпа, густая, как сельдяной косяк. «Сейнера на вас нет...» – думал я с несвойственным мне раздражением. Просто я устал стоять и выкрикивать:

       - Чьи деньги?! Кто потерял десять рублей?!.

       Прохожие останавливались. Торопливо доставали бумажники, щелкали замками сумочек. Мне не везло – в бумажниках и сумочках концы сводились с концами. Тяжело вздохнув, люди шли дальше.

       Я уже охрип.

       Стал накрапывать дождь и я, зажав две пятерки между большим и указательным пальцами, пошел своей дорогой.

       Справа от меня продвигался молодой человек с беззаботным выражением лица, какое бывает только у студентов. Из его полурасстегнутого кейса виднелся надкусанный батон. Хлеб со следами молодых зубов произвел на меня странное впечатление: моя рука с деньгами опустилась в карман плаща молодого человека. Сделал я это очевидно неловко, непрофессионально. Молодой человек остановился, посмотрел на меня и, сухо поджав губы, сказал: 

       – С кой стати лезешь в чужой карман?..                               – Простите, я не лез... – растерянно произнес я. – Я положил вам десять рублей…

       – Положил? – с его лица исчезла озадаченность. Смотрел он на меня так, словно позади у него удачный полет в космос, и теперь ему предстояла приятная процедура награждения. Он вытащил из кармана деньги. – Надо же?.. – протянул.

       – Понимаете, – говорю, – нашел на тротуаре... Хотел вернуть. Ведь они не мои...

       Молодой человек понимающе кивал головой и слушал меня, как слушают безнадежно больного.

       – Вас, наверно, и сейчас еще совесть мучает? – с сочувствием спросил он.

       – Признаться, да...

       – Бросьте! Предрассудки. Уж если мучаться, то безденежьем, – и он бесцеремонно  сунул одну пятерку в карман моего пальто. – Несите. Несите домой – вы ее честно нашли. Это видно по вашим глазам. Ну, полегчало?!

       – Как вам сказать...

       – Да что это за отвратительная кристальность?! – возмутился молодой человек. – Допустим, вы завтра потеряете сто рублей. Допустим, не услышите как будут кричать: «Кто потерял?..» Возможно такое?!

       – Сумма, простите, уж очень...

       – Но возможно такое? Пусть не с вами. Пусть с кем-то другим, но возможно?!

       – Допустим, возможно.

       – Так считайте эти пять рублей в счет ваших будущих потерь! – решительно произнес молодой человек. – Ну, полегчало?

       Мне было трудно что-либо возразить. Мы расстались.

       Не успел я сделать и десяти шагов, как надо мной нависло лицо, извиняюсь за выражение, топорной работы. Сигарета меж полных губ казалась зубочисткой.

       – Это ты тут мои трудовые разбазариваешь?..

       Я вздрогнул, словно меня застали за неприличным занятием. Что-то пробормотав в свое оправдание, я протянул незнакомцу пять рублей.

       –  Гони еще пятерку... Гони, гони, филантроп занюханный, – сквозь зубы процедил незнакомец, стряхивая пепел на поля моей шляпы.

Фразы для служебного пользования

       – Я не люблю весну.

       – Что вы говорите?! Весной так хорошо! Солнышко светит, птички начинают петь...

       – Начинается брожение в природе, и плохие мужья уходят от хороших жен.

       – Папа, если захотеть, можно до луны допрыгнуть?

       – Трудно, сынок.

       – А если очень-очень захотеть?

       – Ну, если очень...

       – А если промахнёшься и мимо?

       – Ну что ж, полетишь назад.

       – И ты меня поймаешь?!

       – Если ещё будешь приставать, – не поймаю.

       Когда судьба приходила за ним, его не было дома.

       Наполеону было легче – ему помогал случай.

       – Вы знаете, что такое человек не от мира сего?

       – Это такой идиот, который даже не знает что можно попросить у золотой рыбки, если она к нему выплывет.

       Ребёнок капризничал. Отказывался от птичьего молока и требовал горькой редьки.

       – Надя, если вы скажете «нет» – котёл моей страсти взорвется. Учтите, в нём очень высокое давление... 

Для практики

    Истина, что настоящая мечта должна быть трудно досягаемой, подтверждается примером Анатолия Самотёкова. Многие годы грезился ему собственный мотоцикл. Грезился на уроках в школе и потом, когда стал работать на производстве. В армии на утренней и вечерней поверке, когда служил срочную. И опять на производстве родном, куда вернулся после службы.

И вот пришёл день. В этот день Самотёков привёл во двор нашего дома       «Яву» на «350 кубиков» с коляской.

К тому времени в паспорте Анатолия были вписаны жена и двое детей.

Новая машина была поставлена под тополем на специальную подстилочку, изготовленную женой ещё два года назад. Столь же новой и аккуратной вехоточкой Самотёков стал протирать и без того ослепительно блестевшие части машины.

Он трогал рычаги сцепления и тормоза. Душа его пела светозарные гимны, а между гимнами тихо ликовала. Счастливая улыбка прогуливалась по широкому лицу, как захмелевшая муха по столу со следами варенья.

За Самотёковым, с хорошо скрываемым интересом, наблюдал Семён Семёныч – швейцар нашего районного ресторана «Прибой».

Стоял жаркий летний полдень и Семён Семёныч отдыхал перед  своей, как он говорил, «ночной сменой». Сейчас он сидел за столом у распахнутого окна и пил чай из блюдечка. Пил осторожно, стараясь не окунать в горячий напиток усы, представлявшие собой два хороших куска манильского каната.

Процедура чаепития началась давно, и потому на свекольного цвета лице Семёна Семёныча дрожали алмазные капли.

У правого плеча Семёна Семёныча, напоминавшее плечо Поддубного, стоял надраенный мелом, ведёрный самовар. Самовар этот, сохранившийся с далеких бабушкиных времён, с честью пережил эпоху гласных и негласных гонений на подобные предметы прошлого быта. Затем пришло время, когда к Семён Семёнычу зачастили прилично одетые люди из числа высококультурных. Смысл их витиеватых высказываний сводился к предложению продать славное изделие тульских мастеров. При этом они доставали из недр своих первосортных пиджаков баснословные деньги. На что Семен Семеныч, разглаживая непокорные усы, и запуская широкую, как степь, ладонь под рубаху на животе, ответствовал:

– Вот выпьете, мил человек, цельный инструмент, тогда и подумать можно будет...

Разумеется,  пришельцам не хватало ни смелости, ни дыху, они уходили ни с чем. А Семён Семёныч, довольный собой, продолжал опоражнивать «инструмент».

       – С покупочкой,  Анатолий Матвеевич! – выдохнул в окно владелец самовара.

       – Спасибо, Семён Семёныч, – ответил Самотеков, не отрывая глаз от красной сверкающей машины.

– Ежели бензинчик для началу запонадобится, то у меня две цельных канистры в сараюшке.

Надо заметить, что у Семёна Семёныча самого был старенький мотоциклишко для осенних выездов по грибы. Куплен он был некогда по дешевке с рук. Заводские номера на нём были сбиты и, надо полагать так, что машина была краденой.

Обтерев «Яву», Самотёков стал ее заводить. Ему было интересно посмотреть как она заводится. Завелась хорошо. Анатолий заглушил двигатель, чтобы посмотреть, как он глохнет. Заглох хорошо. Тогда Самотёков отвернул одну большую гайку, чтобы посмотреть как там и что там. Но видно было плохо, и он отвернул ещё пару гаек.

Вскоре весь мотоцикл, разобранный на гайки, винты и части, лежал на подстилочке. Теперь Анатолий улыбался ещё больше. Все не верилось в счастье, что маленький складик  частей – его собственность, принадлежит ему одному.

Налюбовавшись, стал собирать машину.

Собрал быстро, играючи. Потому что изучал технику по книгам, заранее и дотошно.

Но тут случилось непонятное: когда машина была собрана, на подстилочке осталась одна маленькая шестерёнка. Озадаченный Самотёков перестал улыбаться. Подождал, пока с лица схлынет холодный пот и быстро разобрал машину. Снова собрал. Но заковыка повторилась. Тогда он попробовал завести  машину. Завелась. Попробовал заглушить – заглохла. Снова завёл. Сел. Включил скорость – поехал. Остановил – остановилась. Самотёкову стало жарко. Если бы машина не поехала, тогда всё было бы ясно: где-то чего-то не хватает. А тут... «Эдак поедешь со всей семьёй и где-нибудь непременно развалишься», – ужаснулся он, вдруг представив себе свою семью без отца и мотоцикла или без матери и мотоцикла. Дети в его галлюцинациях, слава Богу, оставались целыми и невредимыми.

На него накатили новые душевные силы, с которыми он принялся собирать и разбирать машину.

После восьмой попытки Самотёков понял, что пристроить злополучную шестерёнку в организм машины без посторонней помощи ему не удастся: голова набитая книжными знаниями, отказывалась служить, ум, как говорится, заходил за разум.

– Семён Семёныч, видели?.. – беспомощно, из последних сил улыбнулся Анатолий.

– Видел, видел. Проживи с моё, и не такое увидишь, брат...

– И что мне теперь делать, а?.. Может, вы глянете глазом специалиста? – недоумение, досада и стыд звучали теперь уже в подобострастном голосе Самотёкова.

– Э-эх, – тяжело вздохнул Семён Семёныч и надолго задумался, вспоминая трость последнего самоварного гостя. Трость была знатной: с набалдашником слоновой кости. Тут было над чем задуматься.

– Так глянете, Семён Семёныч?.. Еще более просительно напомнил о себе Анатолий.

– Глянуть? – встрепенулся Семён Семёныч. – Можно  и глянуть. Отчего ж не глянуть. Эх! Молодо-зелено... Ты вот что, Матвеич, отцовский сын, сгоняй-ка в заведение. Вермут сегодня завезли. Посидим, попьём чайку... Одна голова – хорошо, а две – всё лучше. Так?!.

Самотёков вернулся быстро.

Сели за вермут и чай. Начал Семён Семёныч издалека. С вопроса: от чего у волков наших Заборских лесов не бывает язвы желудка?

Самотеков было попытался завернуть разговор на свою «Яву», но не замаскированное предложение перейти к теме, далёкой от волчьей язвы, только вызвал досаду у Семён Семёныча.

– Ишь ты, какой безудержный – гонишь невем куда. Ну что с твоей «Явой» произойдётся? Вон она стоит себе смирнёхонько и ещё поскучает. Давай лучше чёкнемся за технику. Понял?

– Понял, – набираясь терпения, отвечал Самотеков.

– Эх, Матвеич. Техника... – продолжал Семён Семёныч, подставляя под фыркающий носик самовара чашку с чёрной трещиной на грязноватом фарфоровом боку. – Техника – что скотина. Будешь её беречь да холить...

– Я ли не берегу, не холю... – с обидой проканючил Самотёков.

– Не перебивай, не люблю этого, – сурово заметил Семён Семёныч. – Так о чем я?.. Да, брат. Будешь уважать да корма отборные задавать, и она тебе отплатит тем же. Уж точно отплатит. А ты как думал? Я вот вспоминаю как раньше бывало. Без техники. Тихо было, Матвеич! Ти-ихо... – и Семён Семёныч положил свою руку Поддубного на сырое плечо Самотёкова. – Это от нее, от голубушки, – от техники пошло треск и веслье на земле. Бойчее как-то люди жить стали. Теперь каждый, смотришь, шасть туда, шасть сюда и... только его и видели. Вот, брат, какие дела – техника. А ты говоришь...

– Я, Семён Семёныч, все это прекрасно понимаю, – с волнением отвечал Самотеков. – Нам еще в школе про то рассказывали... Только вот откуда у меня шестерёнка эта отвалилась? Вот чего, убей меня, не разумею.

– А чего тут разуметь-то? Железо – оно и есть железо, сказал Семён Семёныч и постучал по самовару твердым ногтём, сделанным из консервной жести. – Ну-ка, покажи-ка мне её – шестеренку твою, голубушку.

Самотёков поспешно выскочил в окно и уже оттуда – с улицы подал шестерёнку Семён Семёнычу.

Тот долго рассматривал ее, приговаривая:

– Отменное железо, отменное. Даром, что не ихнее, не заграничное. Кое-чего и мы в ентом деле маракуем не хуже их...

Семён Семёныч зачем-то понюхал шестеренку, потом бросил её в угол и вытер руки о штаны.

У Самотёкова выкатились глаза и надулись губы.

– Это что же такое, Семён Семёныч? Что же получается?!. –пробормотал он в полной растерянности.

– Иди ездий! Ездий на своей технике.

Самотёкову вдруг до боли стало жаль денег, потраченных на вермут, бездарно убитого времени.

– Да как тут ездить?! – взорвался он.

– Так и ездий. Спокойно ездий. Как во всём мире ездют. А железку-то я тебе  подкинул. Свою. На коврик.

– Как подкинул?!. Самотёков застыл на подоконнике.

– Так и подкинул. Чтобы ты, значит, в технике шибчее смекать навострился. Понял?

– Не – ет, – ошалело, изо всех сил напрягая мозг, протянул Самотёков.

– Ну, для практики я тебе ее подкинул. Для практики. Дай, думаю, гляну как мой сосед молодыми извилинами ворочать будет. Смекнул?..

– Ну, коз-зёл старый! Чтоб на тебя твой самовар распаленный опрокинулся... – зло цедил Самотёков, вылезая в окно.